Неточные совпадения
На другой день он проснулся рано и долго лежал в постели, куря папиросы, мечтая о поездке за границу.
Боль уже не так сильна, может быть, потому, что привычна, а тишина в кухне и на улице непривычна, беспокоит. Но скоро ее начали раскачивать толчки с улицы в розовые стекла окон, и за каждым толчком следовал
глухой, мощный гул, не похожий на гром. Можно было подумать, что на небо, вместо облаков, туго натянули кожу и по коже бьют, как в барабан, огромнейшим кулаком.
Она не отвернулась от них, она их уступила с
болью, зная, что она станет от этого беднее, беззащитнее, что кроткий свет мерцающих лампад заменится серым рассветом, что она дружится с суровыми, равнодушными силами,
глухими к лепету молитвы,
глухими к загробным упованиям.
Это мир затаенной, тихо вздыхающей скорби, мир тупой, ноющей
боли, мир тюремного, гробового безмолвия, лишь изредка оживляемый
глухим, бессильным ропотом, робко замирающим при самом зарождении.
Размеренные звуки музыки непрерывными
глухими ударами отзывались в его голове, причиняя раздражающую
боль.
Но прошло время, и к саду привыкли, полюбили его крепко, узнали каждый угол,
глухую заросль, таинственную тень; но удивительно! — от того, что узнавали, не терялась таинственность и страх не проходил, только вместо
боли стал радостью: страшно — значит хорошо.
Боль же эта,
глухая, ноющая
боль, ни на секунду не перестающая, казалось, в связи с неясными речами доктора получала другое, более серьезное, значение.
Вдруг он почувствовал знакомую старую,
глухую, ноющую
боль, упорную, тихую, серьезную.
Катерина стояла бледная, помертвелая, неподвижная; глаза ее закрывались;
глухая, невыносимая
боль судорожно выдавилась на лице ее; она закрылась руками и с криком, раздирающим душу, почти бездыханная, упала к ногам старика…
Он слышал порою шум ее платья, легкий шелест ее тихих, мягких шагов, и даже этот шелест ноги ее отдавался
глухою, но мучительно-сладостною
болью в его сердце.
В том месте, где стояли они оба, было совершенно темно, и только по временам тусклое пламя лампады, колеблемое ветром, врывавшимся через отворенное узкое стекло окна, озаряло трепетным блеском лицо ее, которого каждая черта врезалась в память юноши, мутила зрение его и
глухою, нестерпимою
болью надрывала его сердце.
О далекой родине он пел; о ее
глухих страданиях, о слезах осиротевших матерей и жен; он молил ее, далекую родину, взять его, маленького Райко, и схоронить у себя и дать ему счастье поцеловать перед смертью ту землю, на которой он родился; о жестокой мести врагам он пел; о любви и сострадании к побежденным братьям, о сербе Боиовиче, у которого на горле широкая черная рана, о том, как
болит сердце у него, маленького Райко, разлученного с матерью-родиной, несчастной, страдающей родиной.
У больного с вывихом плеча — порок сердца; хлороформировать нельзя, и вывих вправляют без наркоза; фельдшера крепко вцепились в больного, он бьется и вопит от
боли, а нужно внимательно следить за приемами профессора, вправляющего вывих; нужно быть
глухим к воплям оперируемого, не видеть корчащегося от
боли тела, душить в себе жалость и волнение.
Майор присел на стул перед кроватью, около столика, безотчетно поправил отвернувшийся край простыни, подпер руками голову и без думы, без мысли, с одною только
болью в сердце, стал глядеть все на те же былые подушки да на тот же портрет, смотревший на него со стены добрыми, безмятежными глазами. Так застали его первые лучи солнца. Он спал теперь сном
глухим и тяжелым.
Две бездны в душе человека:
глухое ничто, адское подполье, и Божье небо, запечатлевшее образ Господен. Ведома ему
боль бессилия, бездарности: стыдясь нищеты своей, брезгливо изнемогает он в завистливом и душном подполье. Но любовь спасающая дает крылья гениальности, она научает стать бедняком Божьим, забыть свое я, зато постигнуть безмерную одаренность травки, воробья, каждого творения Божия. Она научает всему радоваться как дитя, благодарить как сын.
Протянула и отдернула ее тотчас же назад с
глухим, страдальческим криком. Невероятная
боль в раненом плече, вдруг прорезавшая, как ножом, пораженное место, заставила вырваться этот стон из горла Милицы.
Я громко и, конечно, бесцельно кричал о моей невиновности, яростно требовал немедленного освобождения и даже стучал кулаками в дверь и стены, оставляя их, естественно,
глухими, а себе причиняя довольно сильную
боль.
Глухая, бестолковая кухарка печи топила плохо, в комнатах всегда пахло дымом, и часто
болела голова от угара, сизым облаком ползавшего по грязному, исслеженному полу.